Mois : janvier 2020

Вот уже более полувека, как англо-саксонская философия доминирует в западном университетском мире и в мире идей в целом.

Книга французского философа Жана-Франсуа Бронштейна «Философия, которая сошла с ума» – о возможных (и уже реальных) последствиях этого «культурного нашествия» англо-саксонской философии на écologie humaine. Основываясь на текстах Джона Мани, Джудит Батлер, Анны Фаусто-Стерлинг, Донны Харауэй, Питера Сингера, автр книги иллюстрирует интеллектуальную беспомощность и моральный релятивизм новых интеллектуальных гуру эпохи, не умеющих совладать с реальностью мира и реальностью condition humaine.

ВВЕДЕНИЕ

Гендер, права животных, смерть

Вопросы гендера, прав животных и эвтаназии пересекли Атлантику и колонизовали наши медиа и наше общественное пространство, превратившись в так называемые «сосьетальные дебаты» (débats sociétaux). Отличается ли «гендерная идентичность» от сексуальной идентичности? Являются ли животные такими же существами, как и мы? Есть ли у них права? Надо ли легализовать эвтаназию?

Однако, если верить опросам, во французском обществе наблюдается скорее неожиданное единогласие по этим вопросам. Относительно «прав животных», как говорят нам комментаторы опросов, 89% французов «положительно относятся к возможному изменению юридического статуса животных в Гражданском кодексе и признанию их «живыми чувствующими существами». Для этого предлагается создать еще одну категорию под названием «животные», в дополнение к уже существующим «человеческая личность» и «материальное добро» (biens) (Опрос Ifop от 5 ноября 2013). Что касается эвтаназии, то ее возможная легализация (как нам говорят) вызывает прямо-таки энтузиазм. На вопрос «Должен ли закон разрешить медицинским работникам безболезненно «прекратить жизнь» людей, страдающих невыносимыми неизлечимыми болезнями, если они об этом попросят?» 95% опрошенных отвечают положительно (не учитывая при этом мнения самих умирающих — их самих, оказывается, забыли спросить: опрос Ifop от 5 ноября 2013 года). Только вопрос гендера, похоже, встречает некоторые опасения. Введение в школьную программу так называемого «АBCD равноправия» – с целью «воспитать у детей (начиная с детсада) культуру равноправия и взаимоуважения среди мальчиков и девочек», «с целью борьбы против гендерных стереотипов и предрассудков» – было оценено как положительное только 53% опрошенных. 37% считают, что эти «ABCD d’égalité » на самом деле являются средством распространения гендерной теории, а 33% и вовсе считают, что эта программа опасна (опрос от 1 февраля 2014 года).

Многие думают, что процентного отношения положительных ответов на опросы достаточно, чтобы законодатель мог принять соответствующие законы — как будто сам факт опросов, в которые можно более или менее верить, может определять закон. Огромное количество организаций и ассоциаций, активно выступающих за «права животных», за легализацию эвтаназии и введения в школьную программу уроков «сексуального воспитания» беспрестанно теребят общество и требуют как можно быстрее легализовать все, что можно легализовать. Подобные «шаги вперед», говорят они, идут «в необходимом направлении», а именно к еще более гуманному обществу, к тому самому идеалу – «мирному и братскому общежитию» (vivre-ensemble).

Действительно, как можно не возмущаться ужасными условиями, в которых содержатся животные на индустриально-животноводческих комплексах? Как можно не желать, чтобы больным в терминальной фазе не помогли ускорить «умиротворяющую смерть»? Кого не шокируют дискриминации, которым подвергаются трансгендеры и транссексуалы?

Политкорректность, которая сошла с ума: ампутомания, зоофилия, евгенизм

Хотя можно те же вопросы сформулировать по-другому — более оригинально и, может быть, более шокирующе. Например, если гендер не имеет ничего общего с биологическим полом, как нас убеждают, то почему бы тогда не менять его каждый день? Если тело находится в полном «распоряжении» сознания, то почему бы не менять его (тело), когда захочется? Почему бы, например, не ампутировать здоровые члены, если они не соответствуют тому образу, который мы имеем о себе? Если нет разницы между людьми и животными, как говорят нам «анималисты» (Parti animaliste — партия борьбы за права животных), то почему бы людям и животным не иметь «взаимно удовлетворяющих» сексуальных отношений? Почему бы не проводить медицинские эксперименты на людях, находящихся в коме — ведь они ничего не чувствуют, в отличие от животных, находящихся в полном здравии? Если мы хотим ввести эвтаназию, чтобы можно было «прекратить жизнь, не заслуживающую того, чтобы проживать ее дальше», то почему бы тогда не убивать детей с физическими дефектами? И почему бы не поменять критерии смерти и не национализировать трупы, чтобы можно было законным образом «забирать органы» – ведь тогда мы сможем удовлетворить растущий на них спрос, ибо разобрать умершего на органы — это в пользу живых людей, то есть тех, кто еще « полезен » обществу?

Ампутомания, зоофилия, евгенизм — это всего лишь небольшой набор проблем, которые встают перед нами, когда общество радикально меняет определение пола и тела, когда стирается граница между человеком и животным, когда начинают думать, что не «все жизни» имеют одинаковую ценность и что смерть должна быть «продуктивна». Эти вопросы вызывают такой шок, что может показаться, что это преувеличение, что их нарочно придумали, чтобы напугать людей. Но это совсем не так. На самом деле все эти вопросы — это ультра-классические темы «моральной рефлексии» современной англо-саксонской философии. Нужно знать, что ответы, даваемые всемирно известными университетскими профессорами, звучат еще более абсурдно и шокирующе.

Основоположник гендерной теории Джон Мани предполагал, что можно ампутировать ту или иную часть тела, если мы ею недовольны.

Знаменитый автор теории киборгов Донна Харауэй с чувством пишет о «глубоких влажных поцелуях», которыми она обменивается со своей любимой собакой — в подтверждение того, что мы должны стереть «воображаемый» видовой барьер между нами и животными.

Самый влиятельный теоретик «освобождения животных» Питер Сингер не видит проблемы в том, что мы можем вступать с животными в сексуальные отношения, приносящие «обоюдное удовлетворение» – при условии, что мы не будем с ними брутальны. Тот же Сингер регулярно рекомендует инфантицид детей-инвалидов— что абсолютно характерно для активиста в пользу эвтаназии.

В последнее время много говорят о «праве на достойную смерть». Г. Тристрам Энгельгардт, основоположник такой дисциплины, как биоэтика, предлагает проводить медицинские эксперименты скорее на больных людях с нарушениями мозговой деятельности, чем на здоровых «не-человеческих животных».

Эти идеи уже нашли своих учеников и последователей в Европе и неуклонно распространяются в наших европейских университетах.

Кто-то может сказать, что все это преувеличено, что это совсем не то, что эти мыслители хотели сказать, что нужно «нюансировать» и т. д. Действительно, хотелось бы думать, что эти философы шутят или провоцируют. Но ничего подобного. Они говорят исключительно серьезно. Более того, полное отсутствие чувства юмора — одна из их принципиальных характеристик. Эти безумные предложения долго и нудно излагаются ими в серьезных научных трудах, и это при том, что сами они — совсем не маргиналы, наоборот. Это философы, имеющие мировую репутацию, это основатели трех дисциплин, имеющих сегодня огромный успех — gender studies, animal studies и bioethics. Это профессора самых престижных американских университетов: Джудит Батлер из Беркли, Джон Мани (умер в 2006) из университета Джон Хопкинс, Питер Сингер из Принстона, Донна Харауэй из Калифорнийского университета в Санта-Крузе, Г. Тристрам Энгельгардт из университета Райса в Хьюстоне…

«Эксперименты мысли» и их последствия

Можно было бы думать, что ничего страшного тут нет, что речь всего лишь о любопытных и смелых «экспериментах мысли», которые не имеют никаких последствий. Однако это не так. Речь идет о настоящей антропологической революции, эффекты которой уже ощутимы в реальном мире и уже влияют на наши умы и наши жизни. Под видом модерных реформ, направленных на благо человечества, они распространяют — приглашаю вас дочитать эту книгу до конца — насильственные изменения человеческого сознания, которые призваны радикально изменить само определение человечества. Это более заметно в вопросе гендера — именно он вызывает наибольшее сопротивление в обществе. Но два других вопроса — касающиеся «прав животных» и эвтаназии — хоть и кажутся более консенсусными, но не менее опасны и разрушительны. Здесь тоже, под видом блага для животных и для людей, находящихся в «конце жизни», нам предлагают такие вещи, которые приводят к абсурдным и шокирующим последствиям. Основываясь на самих текстах основоположников этих трех модных дисциплин, эта книга показывает, как декларируемые bons sentiments — «добрые» чувства — приводят к отказу от человеческой морали и антропологическому хаосу.

Вследствие этих «экспериментов мысли» мир уже начал меняться. Американские педиатры беспокоятся о широко распространившейся моде на трансгендеров. Борцы за «счастье животных» совершенно серьезно предлагают экспериментировать на больных, находящихся в коматозном состоянии, и избавляться от младенцев с физическими дефектами и инвалидов. Если говорить об эффектах волны активизма в пользу эвтаназии и новых определений смерти, целью которых является ее «продуктивизация» ( чтобы смерть давала какую-то « пользу »), то они сегодня очевидны — идет ли речь о том, чтобы ускорить час смерти (а это делается все чаще и чаще) или о том, чтобы законным образом заполучить трупы (точнее, человеческие тела в состоянии «мозговой смерти») на органы – «чтобы помочь людям, жизнь которых еще стоит того, чтобы ее прожить». Таким образом смерть становится обыкновенной технической проблемой, а морально-этический аспект заменяется юридическим.

Все эти вопросы заслуживают того, чтобы остановиться на них подробнее. Тем более, если учесть тот факт, что среди несогласных с этими модерными предложениями самые несогласные — это специалисты по данным вопросам, то есть те, кто лучше других знает проблему и прямо сталкивается с последствиями этих «нововведений». Психиатры и психоаналитики в большинстве своем не являются сторонниками генедерной теории, юристы – «прав животных», и очень редки люди медицинской профессии, которые желают широко легализовать эвтаназию. Мы констатируем негативные эффекты того, что нам навязывают радикальную модификацию определения человека. Например, согласно Сингеру, те, кто из-за болезни или из-за увечья потеряли способность «выражать себя», эквивалентны умершим. Во всяком случае, менее ценны, чем здоровые животные. Подобные идеи, шокирующие и доходящие до абсурда, входят в прямое противоречие с самими онтологическими принципами этих дисциплин — психоанализа, психиатрии, права и медицины.

Последний человек

Насильственность антропологических изменений, происходящих на наших глазах, точнее других улавливается писателями (чаще, чем философами), потому что они — речь идет о действительно больших писателях — способны «слышать мир» и чувствовать смысл происходящего глубже других. Если говорить только о французских авторах, достаточно назвать Филиппа Мюрэ и Мишеля Уэльбека.

Еще в начале 2000-х годов Филипп Мюрэ точно описал нового персонажа эпохи, которого он назвал homo festivus («человек празднующий»). Этот «герой нашего времени» видит жизнь как нескончаемый праздник, он боится встретиться лицом к лицу со смертью, боится называть вещи своими именами и предпочитает находиться в тумане, стирая и смешивая дефиниции предметов и явлений. Homo festivus, как это ни парадоксально, хочет покончить с сексуальностью и желает только одного — вернуться к «анимальности», к животному состоянию (animalité). Мюрэ видит таким образом появление ре-анимализированного человечества: «Зачем имитировать ангелов, если можно вернуться к животному? * (…) Можно полагать возможным появление нового человечества — технически реформированного, ре-анимализированного, обесчеловеченного, и сексуальное желание у этого человечества, как и у животных, будет только периодическим и только полезным… Конец телу, «наделенному полом» (corps sexué). Конец истории. Конец всем противоречиям. Конец всем конфликтам. Конец различию между человеком и животным. Культура возвращается туда, откуда вышла — в лоно природы» (Philippe Muray. Exorcismes spirituels).

Мишель Уэльбек тоже описывает усталое человечество, не желающее больше ничего, кроме как собственной смерти. Человечество — точнее, западное человечество — с некоторых пор добровольно желает «опочить». Согласно Уэльбеку, цель пост-гуманизма — вовсе не сотворение «нового человечества» и не приход к «сверхчеловеку». Пост-гуманизм собирается провести окончательную черту под тем, что он называет «авантюрой человечества» – его историей. Человек, таким образом, станет «первым известным животным видом во Вселенной, который сам создал себе условия для собственного замещения» (Уэльбек, «Элементарные частицы»). В эпилоге романа , написанном будто бы в 2080 году, упоминается, что «пресечение человеческого рода» прошло тихо и спокойно: «Удивительно было видеть, с какой тихой обреченностью, с каким отречением и, может быть, с каким тайным облегчением человечество согласилось на свое собственное исчезновение» (Уэльбек, «Элементарные частицы», 1998).

Эта устремленность человечества к своему концу с некоторых пор ощутима еще более явственно. В том же романе Уэльбека есть ученый по фамилии Дзержински, который потрясен верностью предсказаний Хаксли в его романе 1932 года «О дивный новый мир». Предсказание Хаксли осуществляется на глазах, и Дзержински это радует: «Brave new world для нас — это рай». Анти-утопия Хаксли, действительно, стала нашим настоящим: искусственные методы человеческого воспроизводства, гигиенизация и контроль над сексуальностью, анти-депрессанты, эвтаназия…

«Все более и более совершенный контроль над человеческим воспроизводством приведет в один прекрасный день к полному отделению деторождения от сексуальности, и репродукция человеческого рода будет совершаться в лабораториях, в условиях абсолютной генетической безопасности и надежности. Это поведет за собой исчезновение семейных отношений, понятий отцовства, материнства и филиации. (…) А когда человек подойдет к порогу, за которым ему станет невозможно больше бороться со старостью, он сможет прибегнуть к добровольной эвтаназии — исчезнуть незаметно, быстро, без драм… (…) Сексуальная свобода будет абсолютной, не останется никаких препятствий для «раскрытия личности» и наслаждения. А если возникнут небольшие эпизоды депрессии, печали и сомнения, то они легко излечиваются медикаментозным способом — химия анти-депрессантов и транквилизаторов сделала огромный шаг вперед. «Достаточно инъекции в один миллилитр, чтобы излечить десять чувств!» (Уэльбек «Элементарные частицы»).

Еще больше века назад Ницше прекрасно резюмировал нашу сегодняшнюю ситуацию: каждодневный прием транквилизаторов, а в конце — терминальный литиевый коктейль, чтобы прекратить эту серую жизнь человека, не желающего встречать лицом к лицу негатив и трагичность смерти: «Немного яду время от времени: это навевает приятные сны. И много яду напоследок: это принесет приятную смерть». Ницше предвидит также стирание границы между человеком и животным — если человек не делает никаких усилий, чтобы подняться к «сверхчеловеку», он рискует кончить падением в пропасть, в животное состояние. «Человек — это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком — канат над бездной». Человеку необходима воля, чтобы преодолеть самого себя: «Горе! Приближается время, когда человек не запустит стрелы своего желания над другим человеком, и не зазвенит больше тетива его лука! (…) Горе! Приближается время, когда человек не родит больше звезды» (Ницше. «Так говорил Заратустра»). Идеал — тот самый, который побуждал человека превзойти самого себя, который давал смысл существования его предкам – этот идеал ему сегодня безразличен.

Заратустра думал, как говорит Ницше, что описал в этом «последнем человеке» то, что есть на свете самого презираемого. Но, к его удивлению, толпа начинает его умолять: «Дай нам этого последнего человека, о Заратустра! – кричали они, – сделай нас похожими на этого последнего человека! И мы отдадим тебе Сверхчеловека!» И весь народ веселился и цокал языком» (Ницше «Так говорил Заратустра»).

Отмена разности между мужским и женским, возврат человека к животному, аннуляция смерти, отказ от идеала: именно в этом бесформенном и бессмысленном мире, без лимитов и без границ, который так точно описан у Ницше, Мюрэ и Уэльбека, мы и отказываемся жить.

* Аллюзия на французскую поговорку Qui fait l’ange fait la bête (Кто хочет быть похожим на ангела, тот рискует стать похожим на зверя).

Шарль де Голль, последний великий государственный деятель Франции, поистине «Отец нации», по выражению Земмура, прекрасно видел опасность мусульманской иммиграции.

В своей речи от 5 марта 1959 года он сказал следующее:

«Это хорошо, что есть французы «желтые», «черные», «коричневые». Это показывает, что Франция открыта всем расам и что у нее универсалистское призвание. Но при условии, что они будут немногочисленным меньшинством. Иначе Франция уже не будет Францией.

Все-таки мы — прежде всего! – европейский народ белой расы, греко-латинской культуры и христианской религии.

И пусть не расказывают сказки! Вы видели мусульман? Вы их видели, в их тюрбанах и джеллабах? Вы же видите, что это не французы. Те, кто проповедует «интеграцию» – это люди с мозгами колибри, пусть даже они очень ученые. Попробуйте налить вместе масло и уксус. Взболтайте бутылку. Вы увидите, что через некоторое время они опять разделятся. Арабы — это арабы, французы — это французы. Вы думаете, что тело Франции сможет абсорбировать 10 миллионов мусульман, которых завтра будет 20 миллионов, а послезавтра — 40? Если вы введете «интеграцию», и всех арабов и берберов Алжира будете считать французами, то как вы сможете воспрепятствовать им приехать и устроиться жить во Франции, ведь уровень жизни здесь несравнимо выше?

Мой родной городок будет тогда называться не Коломбе-две-Церкви, а Коломбе-две-Мечети…»

Де Голль начал деколонизацию Алжира именно с целью воспрепятствовать массовой мусульманской иммиграции во Францию. Но суждено было по-другому.

После событий Мая 68 де Голль — в результате референдума, который по сути стал голосованием «за» или «против» политики де Голля — ушел в отставку, и Франция лишилась таким образом последнего своего защитника перед лицом наступающего всеразрушающего либерал-либертаризма.

Жорж Помпиду стал вторым президентом Пятой республики и первым в ряду тех руководителей, которые — из слабости, из трусости, ослепления, из недостатка тех качеств, которые «делают» великих государственных деятелей — вели политику, которая, с точки зрения Истории, может расцениваться только как государственная измена.

Чтобы потрафить интересам крупных капиталистов, Помпиду открыл двери массовой, пока еще только «рабочей», иммиграции. Франсис Буиг, крупнейший французский предприниматель в области индустриального строительства, хвалился тем, что доля иммигрантов на его продприятиях составляет 80%. Именно Буиг стал первым лоббистом иммиграционизма, он был горячим сторонником того, чтобы иммигранты получили право привезти во Францию своих жен и детей и устроиться тут на постоянное жительство. И действительно, французские рабочие, завоевавшие после войны серьезные социальные права, становятся невыгодны по причине своей высокой «себестоимости», что заставляет крупных капиталистов повернуться к значительно более дешевой рабочей силе. И это несмотря на то, что Помпиду вскорости констатировал отрицательные эффекты вынужденного «сожития» магребинцев и местного французского населения. Тем не менее, констатируя возникшие проблемы, Помпиду позволил установить механизмы, которые позволили перейти к еще более массовой иммиграции.

Резкое замедление экономики Франции в конце «Славного Тридцатилетия» должно было бы по логике привести правительство к прекращению иммиграции — еще все можно было поправить. Вместо этого, Жискар д Эстен, как только его избрали, утвердил закон о «восстановлении семей» иммигрантов — потому что этого хотели grands patrons, такие, как Франсис Буиг. Потом Жискар пытался оправдаться, говоря, что сделал это по просьбе Симоны Вейль, бывшей тогда министром и символом депортации евреев нацистами. Это не помешало ему объявить в 1991 году, что иммиграция стала похожа на нашествие. Но было уже поздно.

Миттеран, придя к власти, только усилил миграционный процесс — такими мерами, как немедленной легализацией 300 000 незаконных мигрантов и принятием закона о «праве на почву» (droit du sol), которая позволяет любому родившемуся во Франции автоматически становиться ее гражданином. В 1985 году Миттеран установил следующую линию партии: «Иммигранты во Франции находятся у себя дома, и тот, кто говорит по-другому, распространяет ненависть и идеи расистской сегрегации». Таким образом при Миттеране предательство собственной страны становится философской доктриной. А в 1987 году он сказал, посмеиваясь, что «французы уже отчасти стали арабами». В 80-е годы для идейного обслуживания и промотирования иммиграционизма появилась знаменитая ассоциация SOS Racisme, целью которой была объявлена «борьба с расизмом и всеми формами дискриминации». На политической сцене появился Жан-Мари Ле Пен, который выражал беспокойство французов по поводу все более усиливающегося потока иммиграции с африканского континента.

Жак Ширак, еще будучи премьер-министром, говорил в 90-е годы: «Чем больше у нас будет иммиграции, тем больше преступности… Мы идем к серьезным расовым конфликтам, которые станут последствием того, что французы отказываются подвергнуться нашествию других культур. У каждой расы есть инстинкт самосохранения». Но, придя к власти в 1995 году, он «забыл», о чем говорил до этого. За двенадцать лет, которые он был у власти, Ширак только усилил иммиграцию. Символически его иммиграционизм получил свое яркое выражение в чествовании победы футбольной команды Франции «black-blanc-beur », состоявшей к тому времени большей частью из «цветных». Ширак, в согласии с новой философией «открытости» и «солидарности», сделал все, чтобы создать исключительно позитивный образ иммигранта. А арабские погромы с тысячами сожженных машин в 2005 году постарались забыть. Именно в честь этого « короля-лентяя» и будут организованы чествования по всей стране — по поводу его смерти в сентябре 2019 года.

Саркози в своей предвыборной компании 2007 года обещал «очистить» пригороды от наркотрафика и преступности. Французы не хотели Ле Пена в качестве президента, но избрали Саркози, чтобы он сделал эту работу за него. Филипп де Вилье передает, что Саркози сказал ему как-то: «У тебя интуиция, а у меня цифры. Исламизация Европы неизбежна». Как и Ширак, Саркози, придя к власти, сделал обратное тому, чего от него ожидали его избиратели. Как сказал его советник Патрик Бюиссон (пробывший на этом посту недолго), разработавший право-националистическую идентитарную программу, благодаря которой и был избран Саркози, президент был вскорости подвергнут, как он выразился, «карлабрюнизации» – оказался под влиянием своей левой супруги. Все то, что он обещал своим избирателям — в первую очередь радикально ограничить иммиграцию — оказалось вскорости забыто. Более того, в своей «открытости по отношению к левым» он дошел до того, что сказал в 2010 году, что Франция должна «принять вызов метисизации», то есть  смешаться с арабами и чернокожими. При Саркози количество иммигрантов, получивших право легально устроиться во Франции, достигло рекордных размеров. Но рекорды, как известно, сделаны для того, чтобы их побить.

Во время предвыборных дебатов между Олландом и Саркози в мае 2012 года Олланд ставит Саркози вопрос-ловушку: «Если вы считаете, что во Франции слищком много иммигрантов (Саркози опять говорил это в своей предвыборной программе) — значит, надо начать их высылать?» Саркози отступает, начинает выворачиваться, в общем, не решается ответить «да». В конечном результате Саркози, потерявший доверие правого избирателя, терпит поражение.

При президенте Олланде количество легализованных иммигрантов достигает неслыханных размеров. Социалисты упрощают также условия получения для них французского гражданства – чтобы они могли голосовать на выборах! – надеясь таким образом увеличить свой электорат. Все это при том, что Олланд говорит (ближе к концу своего мандата): «Во Франции слищком много иммиграции». Он констатирует также, что страна неумолимо движется к «разделению» (partition) — по сути, к гражданской войне. Олланд явился ярким воплощением трусливого мягкотелого политика и политического безволия. Констатируя надвигающуюся катастрофу, Олланд не предпринял никаких мер. Более того, Жерар Коллон, министр внутренних дел, подавая в отставку, недвусмысленно предсказал: «Пока мы живем с ними рядом, но скоро столкнемся лицом к лицу». Коллон, как все сразу поняли, имел в виду конфликт не на жизнь, а на смерть.

2017 год был ознаменован приходом к власти Макрона. Макрон, в отличие от своих предшественников, тут же без обиняков заявил, что он сторонник иммиграционизма. Ставленник интересов крупного капитала, сын либерал-либертарной системы, Макрон и не скрывал, что он сторонник соросовского глобализма и Пакта о миграциях (хотя Сороса, конечно же, нигде не упомянул). Уже в своей предвыборной кампании он утверждал, что французской культуры не существует. «Нет французской культуры, есть культура во Франции, и она разнообразна» – dixit Макрон. В знаменательной речи, произнесенной им в Марселе, он обращается к своим избирателям не как к французам, а как к «алжирцам, марокканцам, тунисцам…» И это при том, что они должны проголосовать за него в качестве французских граждан! В одной из своих первых бесед на телевидении он цинично советует своим собеседникам прочитать книгу Стивена Смита «Бегство в Европу». Макрон-президент говорит французам, глядя им прямо в глаза: «Иммиграция — это наш шанс, иммиграция — это наша сила».

Именно с президентства Макрона французам пришлось привыкнуть к практически каждодневным известиям о «нападениях с ножом» под крик «аллаху акбар!» Которые, если осмелиться называть вещи своими именами, следовало бы назвать резней христиан на их собственной земле.

Таким образом миграционное нашествие мусульман, сопутствуемое терактами и резней, зашкаливающей преступностью, продолжается и усиливается с каждым годом. Сорос, Меркель и Макрон позаботились подвести юридическую базу под этот оголтелый иммиграционизм — согласно подписанному год назад Пакту Марракеша иммиграция становится еще одним «правом человека» – а значит, выполнение его будет обеспечиваться законом. Сопротивляющиеся и критикующие его будут наказываться.

Великое Замещение французского народа совершается на глазах.

Францией управляют изменники нации.

Изменники, избранные французским народом…